О партизанском движении в наших краях
В 2000 году в Москве скончался Овидий Горчаков – военный разведчик, переводчик Сталина, Хрущева, писатель, киносценарист. Горчаков Овидий Александрович стал одним из прототипов майора Вихря – героя повести Юлиана Семенова «Майор „Вихрь“». Он дважды представлялся к званию Героя Советского Союза. Но так и не был награжден...
Умирая, Горчаков изъявил свою волю: пожелал, чтобы его прах был развеян над Хачинским лесом, что в Быховском районе Могилевской области. Именно сюда был десантирован 3 июня 1942 года Овидий Горчаков в составе группы из одиннадцати добровольцев — двух девушек, восьми парней и командира капитана Георгия Самсонова. Основной задачей группы планировался сбор разведданных для «Центра» и ведение диверсионной работы.
Через несколько дней была совершена первая засада на дороге Могилев — Гомель. Были подорваны две машины с немецкими солдатами, в перестрелке несколько врагов было убито. Потом последовала диверсия на железной дороге Могилев-Жлобин, несколько вагонов сошли с рельс. Во время поиска груза, который был сброшен во время десантирования группы, столкнулись в лесу с двоими кадровиками — окруженцами. Оба с радостью присоединились к отряду. Вскоре, таким же образом в отряд влились новые люди из ближайших лесов. Отряд рос. Базировался партизанский отряд в районе деревень Смолица, Дабужа, Александрово, Хачинка. Любой из давыдовцев в этом случае вам скажет: «А…, это там…, за болотом…». Даже в наше время, когда болото почти полностью осушено, цивилизация «там…, за болотом» для нас почти не существует. Возможно и существует, но помимо наших ощущений. Но это всего-лишь 10-15 км юго-западнее Давыдович.
Рукопись первой своей книги «Вне закона» о жизни именно этого партизанского отряда Горчаков, при случае, показал Василию Гроссману. Тот отозвался: это лучшая книга о партизанском движении и вообще одна из лучших книг о войне. Но в свет она вышла уже в годы «перестройки» да и то в усечённом виде.
В этой книге мы найдем много суровой правды, подтверждающей рассказы наших родителей, дедушек и бабушек о том, как хозяйничали партизаны в наших местах. Правда о войне - страшная правда. Уже в послевоенные годы Овидий Горчаков неоднократно говорил о том, что основные свои боевые операции ему и его товарищам приходилось вести не с немецкими оккупантами, а с их пособниками – полицаями и власовцами. Сын Овидия Александровича, Василий вспоминал: «Однажды я спросил отца, сколько немцев он убил на войне. Он задумался, а потом ответил: «Когда ты стреляешь по врагу из окопа, то не можешь точно знать, убил кого-то или нет. Из тех, про кого наверняка знаю, наверное, человек 30. Hу, а «наших»... «наших» - немерено».
Но был у партизан и ещё один вид деятельности о котором мы вряд ли прочтем в так называемой партизанской литературе. Почти каждую ночь партизаны направлялись в окрестные и дальние деревни на хозоперации. Помимо продуктов питания у крестьян реквизировалось буквально всё подряд: скот, одежда, деньги, часы, драгоценности. В ходе этих операций тоже не обходилось без стрельбы и поджога крестьянских домов – кто же добровольно отдаст свое кровное. Из захваченных трофеев и поступающих с Большой земли грузов шалаши командира Г.Самсонова и его приближенных превратились в склады, из которых они задабривали любимчиков и появившихся походных жен.
О нашей деревне в этой книге всего лишь несколько строк: «Дзюба, этот кадровый командир-танкист, ветеран финской войны, участник боев сорок первого года, за последние недели разгромил со своим небольшим еще, но ударным отрядом несколько сельских управ и мелкие полицейские гарнизоны в трех деревнях за пределами нашего партизанского края — Махове, Волковичах и Давыдовичах.»
Но в этой книге очень подробно описывается разгром полицейского гарнизона в Красном Осовце, помогавшего, по утверждению Горчакова, немцам-карателям расправиться с Красницей. Так же подробно описано за что и как каратели сожгли деревню Красница вместе с её жителями.
Книга «Вне закона» заставляет по новому взглянуть на другую книгу «Память. Историко-документальная хроника Быховского района» в частности на статьи о 1-й Быховской партизанской бригаде, а также о мужественных партизанах из Рыжковки и Грудиновки Илье Петровиче Памятнове по кличке Богомаз и Константине Тимофеевиче Сивцове (в книге он Шевцов), особенно на обстоятельствах их гибели.
ПАМЯТНЁЎ Ілья Пятровіч, нарадзіўся ў 1912, у канцы 20-х гадоў разам з бацькамі пераехаў у Сібір, дзе скончыў мастацкі інстытут, потым працаваў у Маскве, Данбасе, у час вайны быў на фронце, пасля акружэння пад Кіевам прабраўся на Быхаўшчыну, дзе ўключыўся ў падпольную работу, з красавіка 1942 камандзір партызанскай групы, якая ў чэрвені 1942 улілася ў 1-ю Быхаўскую брыгаду, загінуў у ліпені 1942 каля в. Дабужа.
...Познім лістападаўскім вечарам 1941 г. ў хату Фёдара Рыгоравіча Багданава зайшоў змораны, у пашарпаным паліто малады смуглявы хлопец. Шмат такіх знясіленых, галодных, часам цяжка параненых праходзіла праз іх вёску Рыжкаўку летам і восенню 1941. Таму адразу і не пазнаў Фёдар Рыгоравіч свайго пляменніка.
— Вырваўся з чортавых зубоў, — сказаў хлопец.— А прыйшоў да вас, больш ісці няма куды...
Багданавы прынялі свайго пляменніка Ілью Памятнёва з душэўнай цеплынёй, зрабілі ўсё, каб хутчэй вярнуць хлопцу сілы.
Аб сабе Ілья расказваў мала, тым больш, што ўсё перажытае было ў мінулым. Хваляваў дзень сённяшні, будучае. Не пакідала думка прабрацца ў Магілёў, звязацца з падпольшчыкамі (у тым, што яны ёсць, Памятнёў не сумняваўся). Аднак прабрацца ні ў Быхаў, ні ў Магілёў без адпаведных дакументаў было немагчыма. I Памятнёў знаходзіць выйсце. Ён дамаўляецца з папом Асавецкай царквы аб аднаўленні абразоў (маляваў хлопец няблага, і пра гэта многія ведалі ў вёсцы). Такім чынам быў атрыманы доўгачаканы пропуск на паездкі ў Магілёў, Быхаў, Чавусы за матэрыяламі для малявання. Аднойчы разам з фарбамі, гіпсам, палатном у зробленым тайніку фурманкі Ілья прывёз савецкія лістоўкі, бланкі і пячатку для афармлення нямецкіх дакументаў, медыкаменты.
Для «новай улады» ён заставаўся «багамазам» (дарэчы, гэта стала падпольнай мянушкай патрыёта), добрасумленна выконваў умовы кантракту. Для ваеннаслужачых, якія на зіму засталіся ў навакольных вёсках, мясцовых патрыётаў стаў важаком, неафіцыйным камандзірам. Пачалі збіраць зброю. На месцы баёў Памятнёў і Косця Сіўцоў знайшлі кулямёт, сабралі дваццаць вінтовак, 50 мін і дзве скрынкі капсуляў. Усё было надзейна схавана ў лясным складзе.
У сярэдзіне красавіка 1942 г. ў доме Багданавых адбылася сустрэча Ільі Памятнёва з Падольцавым і Тамілам, пакінутымі для арганізацыі партыйнага падполля. Праз некалькі дзён пасля гэтага Памятнёў з 22 вернымі таварышамі пайшоу у лес, узначаліў партызанскую групу. Камісарам групы стаў даваенны інструктар Тульскага абкома партыі Аляксей Барысаў, цудоўны чалавек і мужны воін, удзельнік абароны Магілёва. Група расла, зброі ж на ўсіх не хапала. Па ініцыятыве камандзіра рашылі паспрабаваць захапіць яе ў воласці. Днём, калі ў памяшканні знаходзіліся бургамістр, ураднік і паліцай, уварваліся Памятнёў і Сіўцоў. «Зброю на стол!» — загадалі партызаны. Так з'явіліся яшчэ тры пісталеты і вінтоўкі.
Праз месяц група значна вырасла з жыхароў і моладзі вёскі Рыжкаўка. А было гзта так. Партызаны прыйшлі ў вёску і загадалі старасту склікаць сход. З палымянай прамовай на ёй выступіў Памятнёў. На яго заклік уступаць у рады народных мсціўцаў тут жа адгукнуліся камсамольцы і патрыёты вёскі. Многія, адкапаўшы са сховішчаў зброю, разам з партызанамі ў гэты дзень пайшлі ў вёску Прыбярэжжа, дзе быў праведзены такі самы сход. Група папоўнілася новымі байцамі і рушыла ў вёску Грудзінаўка. Тут на складзе валасной управы партызаны захапілі 8 паўаўтаматычных вінтовак, некалькі ручных кулямётаў.
Добра ўзброеная група разгарнула смелыя баявыя аперацыі. У чэрвені 1942 г. група Памятнёва (Багамаза) улілася ў партызанскую брыгаду Г.I. Сазонава. У яе складзе партызаны правялі шэраг бліскучых аперацый — разграмілі гарнізоны ў вёсках Вейна пад Магілёвам, Кузькавічы, Ніканавічы, Чырвоны Асавец, удзельнічалі ў засадах на шашэйных дарогах і ў адкрытых баях. Вёў народных мсціўцаў іх бясстрашны важак Ілья Пятровіч Памятнёў.
У ліпені 1942 г. палымянага патрыёта, любімца партызан не стала. Вяртаючыся з задания, якое выконваў у Магілёве, у лесе каля вёскі Дабужа Ілья Пятровіч нарваўся на засаду...
Г.Аляксандраў, Г.Барысаў.
СІЎЦОЎ Канстанцін Цімафеевіч, нарадзіўся ў 1910, камуніст, перад вайной паступіў у ваеннае вучылішча, з чэрвеня 1942 партызан 1-й Быхаўскай партызанскай брыгады, загінуў у жніўні 1942 каля в. Дабужа.
...Патомны хлебароб Канстанцін Цімафеевіч Сіўцоў за год да пачатку вайны пайшоў у ваеннае вучылiшча. Стаў камуністам. 3 першых дзён вайны ўчарашні неабстраляны курсант быў не фронце. У адным з баёў цяжка кантужаны трапіў у акружэнне. Вырваўшыся з палону, у лістападзе 1941 прыйшоў у родную Грудзінаўку. Хутка пазнаёміўся і пасябраваў з акружэнцам Ільёй Памятнёвым. Нейкі час яму ўдавалася ўтойваць ад жонкі Яўгеніі прычыну сваіх частых візітаў у лес. Не хацеў хваляваць, турбот у той цяжкі час і без таго хапала. А ранняй вясной 1942 г., калі аднойчы вярнуўся з лесу і прынёс маленькай дачушцы Тамары кавалачак цукру «ад зайчыка», прызнаўся жонцы, што сустракаўся з былым дырэктарам МТС Тамілам, пакінутым для арганізацыі падпольнага райкома партыі.
У лесе Канстанцін Цімафеевіч назбіраў ужо шмат зброі. Дапамагалі яму патрыёты-камсамольцы Валя Шчарбакова, Міша Атаеў, Міша Ганчароў, Валодзя Бязрукаў, Іван Афанасьеў і іншыя. У красавіку 1942 г. Сіўцоў перадаў у атрад Якава Курпачэнкі радыёпрыёмнік, накіраваў у лес будучых байцоў, у той жа час патрыёты паведамілі, што ў былым графскім палацы сабрана шмат зброі, якую акупанты хочуць перавезці ў Быхаў. Партызаны атрада зрабілі засаду і завалодалі зброяй.
У пачатку лета ў Грудзінаўку нечакана прыехала паліцыя з гітлераўцамі. Літаральна з-пад носа гітлераўцаў Сіўцоў знік з хаты. Ноччу яны з'явіліся зноў.
— Дзе муж? — дапытваліся ў жонкі Сіўцова.— Глядзі! Не знойдзем яго — цябе павесім.
Раніцай Яўгенія пакінула вёску і схавалася ў пасёлку імя Крупскай. Праз тыдзень Яўгенія Купрыянаўна Сіўцова прыйшла ў партызанскі атрад «Голуб» пад камандаваннем С. П. Мардашкіна, дзе ўжо знаходзіўся муж. У атрадзе камуніст Сіўцоў узначаліў дыверсійную групу.
20 жніўня 1942 г. падрыўнікі замініравалі дарогу непадалёку ад вёскі Бецкава, на якой падарвалася нямецкая машына. Завязалася перастрэлка, у час яе Канстанцін Сіўцоў быў паранены ў нагу. Дзякуючы клопатам партызанскага ўрача Ю. М. Мурашова рана хутка загаілася, і 29 жніўня камандзір падрыўнікоў зноў пайшоў на заданне. Далека хадзіць яшчэ не мог і ехаў на падводзе. Ехалі на размініраванне дарогі паміж Ветранкай і Кузькавічамі, якую партызаны замініравалі пасля таго, як карнікі спалілі в. Красніцу. Па гэтай дарозе праз некалькі дзён партызаны збіраліся ісці на разгром гарнізонаў у Кузькавічах і Вараніно. У час размініравання дарогі і загінуў камандзір групы Канстанцін Сіўцоў.
Канстанціна Цімафеевіча ўжо не было ў жывых, калі фашысты схапілі яго бацьку, сястру Дар'ю, жонку брата Ксеню і ўсіх расстралялі...
В.С. Гунёва.
Из книги Овидия Горчакова «Вне закона»
Мимо нас прокатил на «вандерере» Богомаз. Он весело махнул нам рукой. Клетчатая зелено-коричневая ковбойка ладно сидит на крепких плечах и сильной груди. В городе эта ковбойка не привлечет внимания, а в лесу отлично маскирует. Серые бриджи и небольшие хромовые сапоги. На велосипеде — жестяной номер городской управы Могилева. Подумать только — завтра Богомаз будет раскатывать по улицам среди немцев! Совсем не знает страха человек!
За велосипедом мягко и неслышно проехала по примятой траве телега с тремя или четырьмя вейновцами. Все они одеты в форму ваффен СС, все в высоких эсэсовских фуражках с черепами.
— Куда, ребята?
— Старосту одного хотим обманом взять! — отвечает отрядный писарь Колька Таранов. — Да Богомаза до Могилева проводим.
Я пошел было прочь, когда из командирского шалаша вышли Ефимов и Гущин, оба хмурые, сосредоточенные. Ефимов, замедлив шаг, закурил сигарету, глубоко затянулся. Я с удивлением увидел, что он успел уже смахнуть мой автомат на немецкий «бергман». Вслед за Гущиным он быстро зашагал к «аллее смерти».
Из шалаша вышел и остановился Самсонов.
— Товарищ командир,— начал я, подходя к нему.
Капитан плохо слушал меня, он грыз ногти и неотрывно смотрел мимо меня, на дорогу, по которой только что проехал с «эсэсовцами» Богомаз, по которой шли в ту минуту Ефимов и Гущин.
Вечерело. Лес притих, засыпая. Ложилась роса на некошеные лесные травы. Мы миновали «аллею смерти», Замер позади неясный шум лагеря. Распластав широкие крылья, одиноко кружил в розовом небе большой ястреб.
Неожиданно, распоров, как полотно, тишину вечернего леса, грянули длинные очереди из двух автоматов, по звуку — немецких. Уши лошадей встали торчком. Мы застыли на подводах. Тяжело пророкотало в лесу эхо. И только с нахлынувшей неспокойной тишиной — стрельба прекратилась так же внезапно, как и возникла,— сильно забилось захолонувшее было сердце.
— Стреляют у Горбатого моста! — вырвалось у меня. — Там Богомаз! В лесу немцы! За мной!
Ветер хлестнул по лицу, засвистел остервенело в ушах. Вихлястая дорога, вздымаясь и ныряя, полетела назад, унося с собой зашумевшие кусты и деревья. Позади громыхали телеги — это Богданов пустил вскачь лошадей по ухабистой колее. Но ни меня, ни бежавших за мной партизан они догнать не могли.
Я вылетел, пыхтя, озираясь, на Хачинский шлях, понесся к мосту, увязая в толстом слое песка и пыли. Широкий шлях пустовал. На нем было светло, безлюдно и тихо. Впереди дымилась в вечернем розовом тумане река, темнел неровный настил перекинутого через Ухлясть моста. Недвижны кувшинки на воде, не шелохнется стреколист. Над темным валом чернолесья догорает густо-красное зарево. За мостом, в тени отступившего от берега леса, стоит на шляхе подвода с лошадью. Пустая, брошенная вейновцами подвода... За подводой валяется велосипед. Заднее колесо «вандерера» еще вращалось. На спицах ярко вспыхивало солнце.
На берегу лежали толстые бревна. Их привезли туда, видимо, в прошлом году для ремонта моста. Я с размаху бросился на мшистую, топкую землю у ближайшего бревна.
По мосту ползли какие-то люди, передний полз — прямо ко мне. Эсэсовец!.. Но я тут же узнал вейновца Кольку Таранова, опустил полуавтомат, приподнялся.
Сзади зашуршало, звякнуло. Я быстро оглянулся, увидал Богданова, партизан нашей группы. Они молча подбежали ко мне, согнувшись, со взведенными винтовками, и залегли за бревнами.
Таранов полз, волоча винтовку.
— Засада! В упор... Страху дали... — зашептал он хрипло, перевалив через бревна. — Черт! Фуражку потерял...
— Где Богомаз? — схватил я его за плечо.
— Не знаю. Из авто... автоматов били. В упор... Фуражку...
Я вскочил и с полуавтоматом наперевес ринулся к мосту.
Не разбирая дороги, перемахнул в три прыжка через мост и понесся по шляху.
Вот подвода. Лошадь опасливо покосилась на меня, скрипнула упряжью. Посреди шляха валялся велосипед. Заднее колесо велосипеда уже остановилось. Кровавый след тянулся по седому песку влево от велосипеда к обочине.
Вот он! Я застыл на краю неглубокой, залитой водой канавы. Вода в канаве была затянута лягушачьим шелком — нежно-зеленой тиной. В канаве лежал Богомаз. Лицо неузнаваемое, страшное. Он лежал на спине, подмяв под себя высокую траву, неестественно запрокинув голову. Ковбойка и штаны, измазанные тиной, заплыли у поясницы кровью. Правой рукой, до локтя погруженной в воду, он сжимал пистолет. Левая рука затерялась в траве. Я опустился с ним рядом, боязливо притронулся к его руке, проговорил:
— Богомаз! Ты слышишь меня?
Мои пальцы обожгло кровью. Я отдернул руку. Вода отражала закатный алый пламень неба. Казалось, Богомаз лежит в канаве, до краев наполненной кровью.
— Богомаз! — закричал я, закричал так, что меня услышали на той стороне реки мои товарищи.
Я стал трясти его за плечи. Вялые, податливые плечи... Он глухо застонал, раскрыл мутные, невидящие глаза.
— Свои... — прошептал он чуть слышно, сквозь прерывистое дыхание. Глаза его ожили.
— Ты?! — прохрипел он. И лицо его, меловое, постаревшее, излизанное зеленой тиной, исказилось ужасной мукой. Он силился поднять пистолет.
— Свои, Богомаз! Свои!
Пистолет упал в воду.
— Сволочь... Ах, сволочь!.. — тяжким стоном выдавил сквозь стиснутые зубы Богомаз.
Его губы вздрагивали. Он силился что-то сказать и не мог.
«Бредит!» — подумал я и, вскочив на ноги,— жив Богомаз, жив! — стал звать товарищей. Они встали из-за бревен и побежали ко мне. Глаза Богомаза опять закатились. В узких щелях поблескивали белки. Я осторожно приподнял набрякшую ковбойку и майку и, оцепенев, смотрел, завороженный страхом, на большую, с ладонь, рваную рану на левой стороне живота, где комом вспучились петли перебитых кишок. Потом проворно, весь дрожа, я скинул мундир, рубашку, разорвал ее на лоскуты, с помощью подбежавших друзей вытащил Богомаза из канавы и стал перевязывать рану. Пришлось поднять к груди его разодранную взрывом разрывной пули ковбойку. Из рассеченного рубца ее торчала небольшая, со спичку, белая трубочка. Я вынул ее — она оказалась свернутым лоскутом шелка. На мокром от крови шелке было напечатано:
«...Председатель подпольного Минского обкома КП(б)Б Памятнов Илья Петрович действительно направляется обкомом в город Могилев для организации подпольно-партизанской борьбы...»
Богомаз застонал, руки его потянулись к ране, но я удержал их. Они были вялы, покрыты холодным потом.
Я подобрал пистолет Богомаза — «браунинг» калибра 7.65 миллиметров, с вензелем на рукоятке.
— Богданов! — сказал я срывающимся шепотом. — Богомаза нужно отправить в лагерь на телеге. Как можно скорей. Юрий Никитич еще спасет ему жизнь. Зови всех на помощь. Пулеметчики, жарьте по лесу! Крой, Емельянов, по левой стороне! Богомаз ранен в левый бок. А ну-ка! Все разом,— скомандовал я. — По лесу! Пли!
Я послал Турку Солянина на велосипеде Богомаза в лагерь, наказав ему доложить Самсонову о засаде, объявить тревогу, поднять всех на ноги для лесной облавы, немедленно выслать Юрия Никитича навстречу Богомазу. Богданов помог мне перенести тяжелое, расслабленное тело Богомаза через Горбатый мост к телеге. Когда я опустил голову Богомаза на сумку с пулеметными дисками, прикрыв эту сумку березовыми ветками и чьим-то пиджаком, Богданов судорожно глотнул, провел по сухим губам кончиком языка и сказал дрогнувшим голосом:
— Я сам повезу...
Я приложил ухо к теплой груди Богомаза. Сердце билось часто-часто, неровно, едва слышно.
— Потише вези! — наказал я Богданову. — Осторожнее и быстрее!
Мы молча проводили глазами телегу. Богданов шел сбоку, держа в руках вожжи, то и дело бросая тревожный взгляд на Богомаза.
Кипел, пенился кровавый закат за лесом. В его отсвете странно, зловеще багровели лица партизан, алела вода в Ухлясти, в канаве, в которой только что истекал кровью Богомаз. Я натянул на голое тело мундир и почувствовал вдруг, что страшно устал. Пальцы слиплись от крови. Кровь и зеленая тина въелись в складки ладони. Отвратительным и страшным показался мне в ту минуту мир.
Мы ждали. Ползли минуты. Над мостом бесшумно пролетела большая сумеречная бабочка. Догорал закат в Ухлясти. Над рекой цвета крови и вороненой стали пороховым дымом плыли струйки тумана. И вот в лесу, в стороне Городища, звонко хлестнул выстрел. Как удар током — неожиданный, резкий, потрясающий душу. Не то одиночный из автомата, не то пистолетный выстрел. Мы ждали. Поднималась ночь. Ночь в лесу не опускается: ночь поднимается из низин и оврагов, затопляет черным половодьем поляны и просеки, заливает мхи и травы, кусты и молодой подлесок, проглатывает лес целиком и незаметно сливается с небом, где еще розовеют медлительные вечерние облака.
Вскоре мы увидели на темном шляхе человека.
— Сюда! — крикнул я, взбегая на мост. И умолк, стал, узнав командира отряда.
Самсонов шел медленно, увязая в песке. Автомат за плечом. На груди он бережно поддерживал завернутую в носовой платок левую руку. Он тяжело дышал. Он подошел так близко ко мне на мосту, что в полутьме я увидел — на чисто выбритой верхней губе бисером блестят капельки пота. Глаза боролись с болью, но глядели строго. Он искоса глянул на меня, на перепачканный мундир, распахнутый на голой заляпанной кровью груди.
— Что с вами, товарищ капитан? — встревоженно спросил кто-то из нас.
— В белку стрелял,— нахмурился он. — Да темновато, промазал. Держал вот так руку у ствола и палец поранил. Слыхали выстрел?
Самсонов осторожно развернул носовой платок и показал нам темный от ожога окровавленный палец с обгрызенным ногтем.
— Как же это вы, товарищ капитан?
— Как, как!! Говорю, дуло парабеллума держал левой рукой... А вы тут что разлеглись — ночевать думаете? Или фронт открывать?
Меня поразило удивительное хладнокровие командира. Зная о засаде, он один пришел к мосту, стрелял по дороге в белок, автомат держал за плечом и не собирался поднимать тревогу. Мне стало стыдно за свои дурные мысли, подозрения... Самсонов — смелый человек!
— Мы ждем помощи, подкрепления из лагеря. Засада... Богомаза ранили... Надо бы лес прочесать.
— Знаю,— сказал нетерпеливо командир. — Все знаю от Богданова. Так-так! Значит, заработал кто-то сто тысяч марок!
Сто тысяч марок? Ах да! Сто тысяч марок назначил за голову Богомаза начальник гестапо штурмбаннфюрер Рихтер!
— Немедленно отправляйся на операцию! — сказал мне Самсонов. — Приказ остается неизменным. Руководство операцией в «Новом свете» поручаю тебе.
Я уставился на Самсонова как на сумасшедшего. Я тоже не трус, но... может быть, где-то рядом, в сгущающихся сумерках, там, где смутная лента шляха пропадает в молчаливо-грозных зарослях, поджидает нас невидимый враг, из засады напавший на Богомаза...
— Да! — вспомнил я вдруг. — Вот, у Богомаза в рубашке было зашито...
Самсонов неловко, из-за раненого пальца, развернул шелковую трубочку.
— Знаю,— сказал он со вздохом. — Он мне показывал эту «шелковку». Отправляйтесь!
— Но, товарищ капитан... — начал я неуверенно и запнулся.
Самсонов шагнул ко мне вплотную. Лицо его перекосилось. В нем было столько нетерпеливой злобы, что я невольно отшатнулся.
— Никаких «но», когда тебе приказывает командир! — продышал он мне в лицо.
Я потупился. Под нами журчала река. В подернутой рябью воде — вечерняя заря и наши опрокинутые тени. Как в черном и кривом зеркале. Все наоборот, все кверху ногами.
— А Богданов?
Рука капитана метнулась к черной кобуре парабеллума. Вот так хладнокровие!.. Я повернулся к друзьям.
— Трофимов, гони сюда лошадей! Остальные — за мной!
Отойдя шагов двадцать, я оглянулся. Самсонов одиноко стоял на Горбатом мосту, а над поречьем, над опустевшим и темным шляхом, где так недавно гремели выстрелы и реяла смерть, уже обыденно и страшно квакали лягушки...
— Ладно! Я был с тобой в бою, ты хороший товарищ! Слушай, дытыно! Я стоял тогда в «аллее смерти». — Сашко говорит низким, придушенным волнением голосом. Мимо прошел Гущин, потом Ефимов. Каждый с немецким автоматом. Минут через десять — Богомаз на велосипеде. За ним — подвода с вейновцами. Я знал — вейновцы должны были проводить Богомаза до Могилева. Все они были в немецком. Почему хозяин дал Богомазу вейновцев? Потому что их наши могли принять за немцев и обстрелять. Партизаны могли устроить засаду.
Объяснение есть... в случае чего. Проводить Богомаза до Могилева... Страховка. И неизвестно еще — может, хозяин и вейновцами этими был готов пожертвовать... За мостом Богомаз напоролся на засаду. Стреляли из автоматов. Две очереди из двух немецких автоматов. Кто стрелял? Немцы? Немцы сейчас мелкой группой не сунутся в лес. А полицаи тем более. Это первый промах...
Я оцепенел. Лицо покрылось испариной, все сильней колотилось сердце. Ночь, сверчки, полевые запахи — все это кануло в небытие. Я вижу только лунные блики в глазах Александра, слышу беспросветные его слова. А там — во мраке вокруг — тонет и гибнет все остальное...
— Ты помешал кое-кому добить Богомаза,— продолжал Покатило. — Ты подобрал Богомаза и отправил его в лагерь с Богдановым. Весь лагерь слышал стрельбу у Горбатого моста. Батя приказал не объявлять тревогу. Не дожидаясь донесений, сам пошел к мосту. Пошел один, приказал всем остаться в лагере. Еще одна ошибка. Но батьке не терпелось узнать — убит ли Богомаз, не сорвалось ли все...
Я хотел остановить Покатило, доказать ему, что все это не так, не может быть так. Но горло сдавило будто тисками. Я не мог дышать. Я мог только слушать, слушать...
— Батька прошел мимо меня. Один. Бледный, но решительный. По дороге он встретил Богданова. Богомаз был еще жив, дышал. Сердце его билось. На телеге — Богомаз, у подводы — хозяин и Богданов. Кругом — никого. И тогда все услыхали еще один выстрел. Батька сказал, что стрелял в белку. Как ранил он палец? Для блезиру. Еще одна ошибка. Он потерял голову, хотел объяснить выстрел...
— Как же все-таки, Сашко, ты узнал?
— Рубашка твоя, хлопче, рассказала мне всю историю. Уж больно подозрительной показалась мне эта засада — то, что Самсонов один пошел на Горбатый мост, не объявив тревоги, тот одиночный выстрел... Когда я сменился с поста — тело Богомаза было уже в лагере — я пошел по дороге, изучал следы и по свежим следам узнал, что хозяин остановил богдановскую подводу с Богомазом на полпути к лагерю. Я стал искать гильзу от его парабеллума. Вместо гильзы я нашел под кустом, под прошлогодними листьями, недалеко от дороги, твою, дытыно, рубашку. Ты ею, как я потом узнал, перевязал рану Богомазу. Кровь на ней еще не высохла. Рубашка твоя, Витя, была прострелена пулей и опалена выстрелом в упор. Сразу все стало ясно. Я снова спрятал рубашку, а потом, ночью, специально встал, вышел из лагеря, нашел то место, но рубашки уже не было. Ее или перепрятали, или уничтожили...
— Палец? Как ранил он палец?
— Батька нащупывал рану — ему нужно было обязательно выстрелить в рану, чтоб выстрел свой оправдать. В горячке не сообразил, что парабеллум заряжен разрывными. А может, и не так дело было. Я ведь не Шерлок какой-нибудь и это не детективная история. Батька стрелял сквозь рубашку, чтобы не было ожога, копоти, порошинок в ране и вокруг нее, а потом отвязал ее, спрятал. О рубашке никто не знал, кроме тебя и ребят твоей группы, а вас он отправил в «Новый свет». Когда вы вернулись, Богомаз был уже в могиле...
...— И вот Богомаз убит,— продолжал Самарин. — Кем? Многие задавали себе тогда этот вопрос. Полевой пришел к Самсонову, но не удовлетворился его объяснением и попросил богомазовца Костю Шевцова без шума расследовать это убийство. Лейтенант госбезопасности знал, как взяться за дело. Костя-одессит обследовал место засады у Горбатого моста и нашел гильзы немецких автоматных патронов и следы двух человек. А разве два немца-автоматчика сунулись бы в наш лес? Потом Костя-одессит стал выяснять, что делали в тот день, в час засады, все наши партизаны, вооруженные немецкими автоматами. В конце концов ему удалось незаметно выяснить, что Ефимов в тот день под каким-то предлогом сменил свой ППШ на немецкий автомат Щелкунова, а Гущин взял немецкий автомат в штабе. Он узнал, что Ефимов и Гущин растрезвонили по лагерю, что в час засады они были в Дабуже и Смолице. У Щелкунова он выяснил, что Ефимов отдал ему автомат с заряженными рожками — Ефимов хитер, он перезарядил рожки, но перехитрить Костю-одессита ему не удалось. Шевцов незаметно осмотрел автомат Щелкунова и определил, что канал ствола был смазан немецким оружейным маслом. От Щелкунова же он выведал, что тот вообще редко смазывает оружие и всегда пользуется солидолом. Тогда Костя-одессит связался с Кузенковым, который хорошо знал связных Богомаза в Дабуже и Смолице. Люди Богомаза указали точное время пребывания Ефимова и Гущина в этих деревнях. Их алиби — грубый обман.
Кузенков поступил неосторожно. Узнав от Шевцова и Полевого, что Богомаз убит вовсе не немцами, а Ефимовым и Гущиным, он бросился в лагерь к Самсонову... Ты знаешь, к чему это привело. — Самарин снова уколол меня острым взглядом. — В это время Самсонов пронюхал, что Костя-одессит занимается расследованием. Тогда мы дали Косте новое задание...
— Костя-одессит подорвался на собственной мине в самом конце июля,— сказал я,— в день первого наступления карателей на наш лес...
— Нет, — покачал головой Самарин. — Костя-одессит не подорвался на мине. Взорвав эту мину, оставив на месте взрыва пряжку от ремня и пилотку, чтобы успокоить Самсонова, Костя пошел по нашему заданию на восток...
— Чтобы рассказать на Большой земле о Богомазе?! воскликнул я. — Так Костя жив?
— Боюсь, нет Кости в живых,— печально ответил Самарин. — Больше месяца прошло, а о нем ни слуху ни духу. Видно, погиб по дороге к фронту или во время перехода через линию фронта.
скачать книгу в формате fb2
читать книгу online
Виктор КРИКУНЕНКО. «Боевая судьба легендарного майора Вихря начиналась на Могилевщине»
28 апреля 2000 года на 76-м году жизни в Москве умер легендарный разведчик, писатель, один из лучших переводчиков Москвы Овидий Горчаков, отец которого в свое время работал в консульствах США и Англии. Президент России В. В. Путин в соболезновании, направленном семье разведчика, в частности отметил: «…легендарный советский разведчик, чей прообраз послужил прототипом бесстрашного киногероя — майора Вихря, был Героем и в жизни. В его боевом арсенале — разоблаченные планы врага, спасенные города и сотни тысяч людей». После кремации часть праха О. Горчакова по его завещанию должна была быть развеяна в районе Хачинского леса Быховского района Могилевской области. Однако вернемся в уже далекий 1941 год. Немецкие войска стремительно захватили Беларусь и в середине июля вышли к Смоленску. В лесах еще оставалось достаточно большое количество командиров и бойцов Красной Армии из разбитых противником воинских частей. Многие пробивались с боями на восток, некоторым это удавалось. Кто-то начал создавать партизанские отряды. Но были и те, кто осел в деревнях, лесах и выжидали, чем все закончится. Для того, чтобы активизировать борьбу с оккупантами, 18 июля 1941 года выходит Постановление ЦК ВКП(б) «Об организации борьбы в тылу германских войск». В специальных школах г. Москвы ускоренными темпами начали готовить разведчиков-диверсантов для работы на территории СССР и сопредельных государств, оккупированных немцами. С первых же дней войны Овидий, которому не было еще и 17 лет, просился на фронт. Но по причине юного возраста его не брали. В конечном итоге, после третьей попытки юноше посчастливилось попасть в разведывательную диверсионную школу, руководил которой легендарный Артур Спрогис.
3 июня 1942 года Овидий Горчаков в составе одиннадцати добровольцев — двух девушек, восьми парней и командира капитана Георгия Самсонова — был десантирован в район д. Хачинка Быховского района Могилевской области. Основной задачей группы планировался сбор разведданных для «Центра» и ведение диверсионной работы. Но группа была отправлена без рации — на всех не хватало! До них уже десантировались несколько групп, однако большая часть из них погибла из-за предательства со стороны местных жителей, служивших германским оккупантам. Одна из групп во главе с Чернышевичем работала устойчиво и у них была рация. Диверсанты действовали на стыке Быховского и Пропойского районов в 40—50 км от места десантирования группы Самсонова. Их предстояло найти. А без рации и связи с «Центром» вся работа сводилась к нулю. На вторые сутки ночью задержали парня из д. Ветренка, который засиделся у своей невесты и на велосипеде возвращался по проселочной дороге домой. Как он объяснял, работает на стеклозаводе в д. Ветренка у немцев. На предложение командира идти воевать вместе с ними замотал головой. Говорил, что у него семья, мать, опять же невеста. На его советском паспорте стоял штамп немецкой регистрации с черным орлом. На вопрос: «Будешь нашим связным?» — парень опять же замотал головой. «Понятно, — прошептал Самсонов и выстрелил в парня из своего парабеллума. — Смерть врагу народа!» — тихо, но внятно произнес Самсонов. Увидев удивленно-испуганные лица бойцов, добавил: «Так надо». Через несколько дней была совершена первая засада на дороге Могилев — Гомель. Были подорваны две машины с немецкими солдатами, в перестрелке несколько врагов было убито. Потом последовала диверсия на железной дороге Могилев — Жлобин, несколько вагонов сошли с рельс. Во время поиска груза, который был сброшен во время десантирования группы, столкнулись в лесу с двоими кадровиками — окруженцами. Оба с радостью присоединились к отряду. Вскоре, таким же образом в отряд влились новые люди из ближайших лесов. Отряд рос. Поступила информация о действующей группе под Могилевом, которой руководил человек по кличке Богомаз. Как потом стало известно, это был партийный работник с большим стажем Илья Петрович Помятнов. Он был оставлен для подпольной работы в тылу немцев.
Богомаз также вел подпольную работу в Могилеве. Его люди в Могилеве снабжали очень ценной разведывательной информацией. После знакомства с Богомазом стало заметно, что Самсонов почувствовал сильного конкурента. Его просьбы об информации о подпольщиках в городе были отвергнуты. 22 июня 1942 года была проведена первая большая операция по разгрому немецко-полицейского гарнизона в д. Вейно под Могилевом. Воспользовавшись отсутствием основных сил гарнизона, группы Самсонова и Богомаза атаковали его. Немногочисленный гарнизон был уничтожен, захвачены трофеи и провиант. Партизаны хозяйничали в поселке несколько часов, а после уничтожения узла связи двинулись лесом в сторону д. Хачинки. Засада в районе д. Ветренки обернулась для немцев и полицаев большими потерями. Опять были захвачены большие трофеи, в том числе грузовой автомобиль. Вейнянская операция поколебала сложившееся помимо воли у некоторых сидевших еще по деревням бывших окруженцев и военнопленных убеждение в неуязвимости немцев, а засада под д. Ветренкой окончательно подорвала престиж оккупантов. Весть о первых, пусть и не очень, крупных партизанских победах прокатилась по всему Могилевскому левобережью Днепра. С появлением лошадей, автомашины и велосипедов значительно расширился радиус действия группы. Участились вылазки в отдаленные села за 30—50 км от лагеря, но за пределы оперативного района, кроме минеров, не выходили. За гитлеровским зверьем и полицейскими ходить далеко не требовалось, их хватало рядом. Немцы спохватились. Появились засады на угрожающих направлениях. Понтонный мост через Днепр в г. Могилеве на ночь стали отцеплять от левого берега. Немецкая авиация с аэродрома Быхова стала наносить бомбовые удары по месту базирования партизан, пришлось срочно менять место. Так сложилось, что маршрут полетов немецкой авиации с Сещинского аэродрома на Быховский аэродром и обратно пролегал над д. Красница. Партизаны в деревне появлялись часто. Однажды пулеметчик А. Покатило решил из своего РПГ пугнуть пролетающий «Мессер», но на удивление всем попал в него. Задымив, самолет рухнул на поле за пролеском. Раненый летчик сбежал и сообщил в г. Быхов о случившемся. Немцы озверели. Из Быхова прибыл карательный отряд и совместно с полицейскими сжег деревню, убив почти всех ее жителей. Произошедшее взывало к мщению. С появлением рации установилась связь с «Центром». Самолет из полка Гризодубовой доставил первые грузы. Из захваченных трофеев и поступающих грузов с Большой земли шалаш командира Г. Самсонова превратился в склад, из которого он задабривал любимчиков и походных жен. Сам же упивался властью, как водкой. Как пьяница — чем больше пьет, тем больше хочется. Вскоре произошел конфликт между Горчаковым и командиром. Конфликт зрел давно — Самсонов позволял себе вещи, несовместимые с действиями командира. Последней каплей стал приказ о расстреле радистки Нади Колесниковой. Она давно нравилась командиру, но отклоняла его ухаживания. И в какой-то момент, обвинив ее в невыполнении распоряжения, приказал расстрелять по законам военного времени. Отношения Богомаза и Самсонова также дали трещину. Поведение командира объединенного отряда не устраивало Богомаза и он стал больше действовать самостоятельно со своими людьми. Самсонову он мешал. Вскоре Богомаз был убит из засады подельниками Самсонова, когда возвращался со встречи с подпольщиками из Могилева. В лагере создалась нездоровая обстановка. Однажды радист, друг Овидия, сообщил ему, что передает в «Центр» явно завышенные данные о результатах боевых действий отряда. В ответ Овидий уговорил друга передать командованию достоверную информацию о действительном состоянии дел в отряде. С Самсонова потребовали объяснений. Отряд раскололся. Все закончилось тем, что Овидий Горчаков с группой партизан, захватив рацию и передав в «Центр» о произошедшем, двинулся в Орловскую область на Брянщину. Первое задание в тылу врага длилось больше года. В июне 1943 года во время ведения разведки за Сещинским аэродромом он был тяжело ранен и вывезен на Большую землю самолетом У-2. Потом четыре месяца в госпитале. Затем арест «смершевцами» за конфликт с командиром Самсоновым, и чуть не попал под расстрел. Однако ему удалось добиться невероятного и доказать вину бывшего своего командира, который впоследствии и был осужден. И тем не менее, всю оставшуюся жизнь Овидий ждал, что его убьют, такое не прощалось. Потом снова в тыл врага. Снова Беларусь. Потом Польша и Германия, но уже в качестве командира разведывательно-диверсионных групп. Десантировался в составе групп в тыл врага шесть раз. Выполнял специальные задания командования. Одно из специальных заданий — уникальная эвакуация из немецкого тыла просоветского Польского правительства во главе с маршалом Марианом Успыхальским. Одно же из самых известных военных подвигов Овидия Горчакова — спасение заминированного немцами Кракова. Причем перед разведгруппой не стояла прямая задача — сохранить этот старинный город. Просто в тех краях они выполняли другое задание командования, а Краков спасли, так сказать, параллельно. В спасении города была задействована еще одна группа. За заслуги перед Польским государством Овидий Горчаков был награжден орденом «Virtuti militari». В Советском Союзе было всего три человека с такой наградой, в том числе и Леонид Брежнев. В мирное время Горчаков часто говорил, что основные военные действия в Беларуси им приходилось вести не с немецкими солдатами, а с их русскими пособниками — полицаями и просто бандитами, которые скрывались в лесах под видом партизан, грабили и убивали местных жителей, компрометируя партизан.
Окончив литературный институт, Горчаков стал писателем. Свою первую книгу назвал «Вне закона». Василий Гроссман прочел рукопись и сказал, что это лучшая книга о партизанском движении и, вообще, одна из лучших книг о войне. Увы, опубликовать книгу в то время не удалось, так как она явно не вписывалась в кремлевскую идеологию. Книга была выпущена только в годы перестройки, да и то в сильно усеченном виде. По произведениям Овидия Александровича Горчакова, которые писались только на документальной основе, в Советском Союзе были сняты несколько фильмов, в том числе и широко известный советскому зрителю «Вызываем огонь на себя». Славгородский поисковик Александр Халеев совместно с брянскими краеведами провел свое расследование и выяснил следующее.
Из воспоминаний жены Овидия Горчакова, Аллы Васильевны, известно, что она вместе с мужем в 1947 году была в Могилевской области, в местах, где прошла его первая высадка в тыл немцев. Во время той поездки Овидий Александрович выразил желание, чтобы его прах был развеян над Хачинским лесом. Так называется лесной массив на границе Славгородского и Быховского районов. Событиям лета 1942 годав этих местах посвящена первая его книга «Вне закона».
После этой поездки Овидий Александрович сделал большой альбом с фотографиями партизанских стоянок, тропинок, деревушек, мест боев и текстом. Этот уникальный альбом видел в 2000 году брянский журналист Евгений Потупов. Ныне следы альбома затерялись. После смерти писателя жена и дочь решили выполнить его последнее желание и выбрали почему-то Клетнянские леса в районе д. Каменец на Брянщине, которые наиболее часто упоминает он в произведениях, посвященных войне и разведчикам. В Хачинский лес на Быховщине по неизвестной причине родственники не попали, так что воля писателя выполнена лишь отчасти.
Поражает с какой теплотой и любовью писатель отзывается о Клетнянских и Хачинских лесах: «Где ты знал каждую тропинку в лагерь и из лагеря…», «Вспоминаю родных мне клетнянских партизан, особенно ребят из 4-й партизанской бригады «За Родину», «О беспощадной блокаде в Клетнянских лесах со всей ее кровью и мучениями напоминают мне сильно обмороженные ноги…», «От Жуковки отходила узкоколейка в Клетню, в самое сердце нашего Клетнянского леса…»
Вот как написал в своем печальном репортаже брянский журналист Е. Потупов: «…Не сговариваясь, вчетвером мы выбрали для скорбного ритуала живописное место в урочище Светель, в двух-трех километрах от партизанской деревушки Каменец. Три дуба на берегу… Остановившаяся вода в старице… Упавшее в Надву высохшее дерево… Был ли когда-нибудь здесь Овидий? Кто скажет? Но теперь частица его души и в этой дубраве. В зеркальном покое реки. В береговом разнотравье. И даже в облаках, что тихо застыли в минуты растворения сгоревшей плоти в великой и всепоглощающей земной бездне…»
Так 17 сентября 2000 года Клетнянский лес, с которым, по сути, Горчаков так и не распрощался, стал местом его последнего упокоения.
У озера Светель, средь вековых дубов
Майора Вихря прах потомками рассеян,
На память будущих неведомых веков
Легендой его подвига овеян.
Немцов Александр, краевед, г. Клетное
Другая часть праха О.А. Горчакова захоронена в колумбарии Ваганьковского кладбища Москвы.
Выпуск 9 Могилевский поисковый вестник [стр.82-87]
публикацию подготовил Евгений Антонович Минин